Мать родилась в сибирской деревне. Долгая тоскливая зима в переполненной народом, телятами и поросятами душной избе с детства заронила у неё любовь к весне. Породила жажду первой заметить, почувствовать хотя бы отдалённые её признаки, изощряла её слух и глаз слышать и видеть то, что не видят, не слышат другие. С детства большой радостью стали для неё родные леса, поля и всё живое в них.
Как-то ранней весной отец взял её и меня на пашню, где он собирался засеять уже вспаханную десятину пшеницей. На меже он распряг лошадь и пустил её на выпас. Из блёклой прошлогодней травы, из-под самых ног отца, взлетел жаворонок и, трепеща крылышками, точно по незримым ступеням поднялся в голубую высь. Отец, кажется, и не заметил жаворонка. Но мать!
- Смотри! Смотри, Алёша! Чуть покрупней воробья, а большекрылый. Потому и трепетун неустанный.
После её слов я тоже отметил, что действительно у жаворонка крылья в сравнении с туловищем и длинны, и широки. И тогда же подивился её зоркости.
Много времени прошло с тех пор, но и сейчас я вижу поднятое её лицо, её глаза, всю её восторженно-напряжённую фигуру, когда она слушала переливчато-хрустальное урчание, нёсшееся из поднебесья.
Солнце заливало голые, дымившиеся парком поля, а мать всё стояла и слушала. Возможно, она уже и не видела самого певца, а только слышала радостный его голосок, чувствовала ту же радость в своём сердце.
А сколько нужды и горя выпало на долю матери, потерявшей семерых взрослых детей!
И всё же глаза её оставались незамутнёнными до глубокой старости, свидетельствующими о душевной ясности, лицо свежим, свободным от морщин. Способность радоваться, чутко улавливать красоту родной земли дарована далеко не всем людям. "Дурак и радость обратит в горе, разумный - и в горе утешится", - говорила она.
Лицо матери, как подсолнечник к солнцу, всегда было обращено к радости, к деянию добра. Я был убеждён, что мать обладала особым талантом доброты и обострённым ощущением природы, которые она всё время бессознательно пыталась привить нам, детям. И сам я также жадно начинал смотреть на дерущихся Воробьёв, слушать писк синиц, с волнением ждать первой капели с крыш. Каждый "воробьиный шажок" весны торжествовался как победа. Слова матери глубоко западали в память, трогали какие-то незримые струны души, оберегали нас от тысячи тысяч пагубных соблазнов, бились в наших сердцах неиссякаемым подспудным родником.
- Немало людей, дети, живут злобой, корыстью, завистью. Не радуются ни весне, ни птичьему звону, и оттого глаза у них мутные, тусклые. Слепцы они, а со слепого какой же спрос?
А как сделать, чтобы всем жить было радостно, она не знала. И видела источник радости в окружающей её природе. Любовь к природе, радостное любование ею было заложено в ней от рождения, как в певчей птице. Мать не представляла иной силы, способной так чудодейственно окрылять человеческую душу, и поражалась, как другие не понимают этого.